"... Я родился в 1940-м г., был восьмым, последним ребенком в семье спецпереселенцев, раскулаченных, лишенных всех гражданских прав... Родился в поселке Ямской. Он располагался на сухом приподнятом клинке земли, зажатом со всех сторон реками, протоками и заливаемыми вешними водами и пересыхающими летом болотами и лугами... В годы НЭПа многие семьи, не бездельники-горлопаны, а трудолюбивые крестьяне, почувствовали возможность выйти из нищеты, применив свои способности, смекалку и предпринимательскую жилку. Прудаевы выращивали пшеницу и скот, излишки продавали, увозя в Ялуторовск и Тюмень, начали обзаводиться сельхозинвентарем для расширения своей предпринимательской деятельности, наняли двух работников, т.к. сами уже не успевали со всеми делами управляться. После смерти Ленина НЭП продержался несколько лет, но потом все изменилось. Начали создавать колхозы, загонять крестьян в общее хозяйство, где якобы, будет коллективное руководство объединенным хозяйством. Голодные деревенские лентяи с большим энтузиазмом приняли такие перемены (у них за душой  ничего никогда не было и им нечего терять, а тут будет возможность попользоваться чужим добром). Начался новый период в истории России - коллективизация и раскулачивание - уничтожение самого дееспособного слоя крестьянского населения. К этому времени семья нашего отца выбилась из нищеты, на фоне основной массы односельчан выглядела успешной и зажиточной. К ним во двор пришла комиссия от новой власти, описала все движимое (скот) и недвижимое имущество, весь сельхозинвентарь и предложила: скот и инвентарь добровольно, по-хорошему, сдать в создаваемый колхоз. Отец реагировал "соответственно" и его в этот же день арестовали за сопротивление и неподчинение власти. Отправили в Ялуторовскую тюрьму. Через какое-то время, учитывая тот факт, что из тюрьмы он не сможет никак помочь своей семье с малыми детьми, отец написал заявление с просьбой принять его в колхоз, на что получил отрицательный ответ, к тому же его лишили гражданского права голосовать. Когда глава семьи находился в Ялуторовской тюрьме, в дом к его беременной на тот момент четвертым ребенком жене Анне Дмитриевне пришли работники ОГПУ и предложили отказаться от мужа-кулака, и тогда ее всего лишь переселят из своего дома в другой (имели ввиду какую-то заброшенную деревенскую лачугу) в этом же селе, в противном случае ее вместе с детьми и мужем вышлют на север. Она наотрез отказалась, и ей дали 24 часа на сборы. Это происходило зимой 1930 г. Родственники со стороны Анны как могли приспособили большой пестерь [кузов], привязали веревками к саням. Внутрь накидали сена, застелили дно и стенки пестеря половиками, накинули половики сверху, таким образом получилось пространство, более-менее непродуваемое. Это "мягкое ложе" должно было сохранить жизнь беременной женщине и трем ее малолетним детям зимой в долгой дороге. Сердобольный охранник, пожалев детей, разрешил взять одну шубу, кое-какую одежду и посуду с продуктами. Под плач и стоны родных распрощались и тронулись в путь, в неизвестность. Подъехали к конторе - сельской администрации, где хозяйничали органы ОГПУ, там уже были 2-3 подобные повозки, подали команду, и заскрипели сани по зимней дороге. Проезжая мимо других сел и деревень, обоз обрастал новыми подводами. В основном ехали женщины с детьми и старики, мужчин было мало. Через пару дней в обозе было более 30 подвод. Сопровождали и охраняли солдаты и работники ОГПУ. Остановки ночлег делали в деревнях по назначенному маршруту. В основном конвоируемых собирали в различных конторах, школах, затапливали печи, и люди кое-как отогревались, приводили себя  и детей в минимальный порядок, кормились, у кого было чем, или обменивали свои вещи (что разрешались) на еду у местных жителей. Иногда размещали на ночлег, на постой по частным домам. Тогда некоторые сердобольные хозяева подкармливали  горячей пищей, согревали воду в печах, помогали помыть малых детей и сделать "постирушки". За это время пути, а это около 15 суток, многие простужались, болели от холода и голода, умирали, в основном малые дети. Времени на похороны охранники не давали, родные оставляли  умерших в деревнях, надеясь, что чужие люди похоронят. Был случай в дороге, когда у молодой женщины на руках умер ребенок. Эта женщина продолжала  держать  мертвого малыша, радуясь, что он перестал плакать. Она напевала колыбельные песни, пытаясь согреть его своим теплом... Когда стало  понятно, что ребенок мертв, попытались отнять дитя, но до нее никак не доходило, что малыш мертв, она никого не подпускала  к холодному свертку. Женщина сошла с ума и блаженно улыбалась, глядя на личико ребенка, все его покачивала. И только добравшись до следующего населенного пункта, где был медпункт, ее оставили вместе с мертвым ребенком, а обоз уехал дальше. Морозы были сильные. Санную дорогу постоянно переметало снегом. На спусках к речкам и ручьям, на крутых поворотах дороги сани часто переворачивались, в сугроб вываливались дети и скарб, а самое главное - уходили нагретое в "детских гнездах" тепло. Слезы, стоны зачастую сопровождали обоз. Мужики, нанятые на сопровождение обоза, были разные. Одни старались как-то помочь бедным переселенцам, но были и такие "звери", которые злорадствовали, могли отнять или украсть у бедных людей какие-то вещи. Некоторые охранники отличались особым жестокосердием, цинизмом, наслаждаясь своей неограниченной властью.  Обоз изможденных, больных женщин, детей и стариков добрался в начале марта 1930 г. до села Селиярово.  Основную массу разместили по домам местного населения (которых не спрашивали - хотят ли они принять таких жильцов), а несколько семей отправили дальше. Все вновь прибывшие получали статус спецпереселенцев. Никаких документов ни у кого не было, да и по новому статусу не должно быть, чтобы никто не смог сбежать. Хозяева домов в основном, отнеслись с жалостью, терпением, как могли обогрели, накормили.  Никакой весточки от мужей, родных не было. А тем временем осужденных по 58-й статье мужиков собрали в команду и через месяц отправили в те же края. Видимо у советской власти была четкая политика: путем переселения политически ненадежных, но трудолюбивых крестьянских семей осваивать Сибирь. Мужчин привезли в тайгу по хантыйской оленьей дороге, остановились недалеко от одного из рукавов Оби примерно километров в 25-30 от с. Селиярово, где были размещены из семьи.  Место была подобрано заранее - здесь много делового леса, т.е. сразу можно было строить дома, используя переселенцев для их же обустройства, а также выполнять государственные плановые заказы по заготовке древесины. С первого дня появления мужчин переселенцев тайга наполнилась стуком топоров и визгом пил, в первый же день начали строить землянки. Были выбраны звеньевые и бригадиры, которым сразу объявили о нормах выполнения предстоящих работ. Эти нормы не давали возможности разогнуть и отдохнуть, а кто не выполнял норму - тому уменьшали паек питания, хотя паек и так был скуден. Мужчины ухитрялись добывать боровую дичь. Они не имели права никуда отлучаться, не знали, что с их семьями, хотя им сказали, что родные где-то недалеко. Начали роптать, требуя свидания. Когда в лагере были построены первые землянки, руководство решило привезти их жен на 3 дня. И вот, в конце марта (март в тех местах - настоящая зима) женщины, всего около 15 человек, оставив свои семьи, детей в Селиярово, получив несколько подвод и провожатого, с утра отправились к мужьям. Расстояние в 25-30 км по оленьим, занесенным снегом тропам они преодолели к сумеркам. Мужья уже знали о приезде жен, жарко натопили печи в землянках, разожгли костры на улице и ждали. Дорога, по которой ехали жены, проходила примерно в 2 км от поселения мужей, и проводник указал им горящие вдали костры. Женщины ринулись через целинный снег, увязая по пояс, но начали проваливаться в болотную воду и тут же обмерзать. Оказалось, что здесь было незамерзшее заснеженное болото, под снегом лишь тонкая корочка льда. Поднялась паника, стали звать на помощь. Крики услышали мужчины, прихватив с собой палки, шесты, что попадались под руку, кинулись на голоса. Подбежав к болоту, где ползком, где на коленках добрались до замерзающих женщин, вытащили их, дотащили до своих землянок, обогрели на временной бане. Какие еще народы могли перенести подобные мучения и остаться нормальными людьми - растить детей, выращивать хлеб, служить этой самой отчизне, так жестоко обошедшейся с ними! Первый год для мужиков был годом отбора на выживание. Плохая еда, тяжелейшая работа на лесоповале, плохие условия отдыха в наспех вырытых землянках, изветшавшая одежда и обувь, отсутствие нормальной медицинской помощи, обморожения и простуда, цинга и кишечные заболевания, отсутствие свежих овощей - все это стало причиной вывода людей из строя. Но мужики всеми силами старались выжить, зная и помня, что жены и дети ждут их, надеясь на помощь.  Весна привнесла новые испытания - в реках и ручьях стала подниматься вешняя вода, заготовленные плоты леса унесло в Обь, а там, на быстром течении разметало по бревнышку. некоторые землянки затопило и разрушило. Люди метались по территории, спасая хоть что-то из построенного. После паводка решили строить жилье более капитальное и на возвышенности - это место будущего поселка Ямское, назвали его Зорька. Потом поселок опять перенесли на 1 км ближе к речке Боровой - рукаву Оби, и здесь он существовал до 50-х гг. Люди взялись за работу с еще большим усердием, планируя к зимним холодам построить хотя бы несколько теплых бревенчатых домов. На заготовку леса и  сплав подбирались сильные, "верткие" мужики... Строителей и лесозаготовителей-сплавщиков всегда "опекали" надсмотрщики. Среди них отличался Ерофей, и мужики решили его наказать. На второй год сплава этот Ерофей особенно лютовал - бегал по делянке и по заготовительным плотам, матерно ругаясь, суя нос в то, в чем совсем не разбирался. Когда поднялась вода и началась сборка плотоматки [караван плотов], зная, что Ерофей побежит по плотам, мужики один плот "распустили", т.е. ослабили обвязку бревен. Попав на эти бревна Ерофей не удержался, сорвался в воду, где его сразу затащило под бревна. И все. Приехавший следователь все списал на несчастный случай по вине самого погибшего.  К концу второго года ссылки в поселке стали появляться дома, в которых можно было зимовать, некоторые семьи смогли соединиться. В Ямской стали прибывать переселенцы из других областей: Свердловской, Челябинской. Когда набралось более 30 семей, власти объявили приказ об организации колхоза с названием "Верный путь". Это название было ужасающим контрастом с реальностью той жизни и пути, по которому пришлось пройти спецпереселенцам. Прислали председателя, выбрали актив. Жизнь поселка и его обитателей протекала под неусыпным контролем и наблюдением спецкомендатуры. К стене конторы был прибит шест с поднимающимся флагом, который оповещал жителей о начале и окончании рабочего дня, о перерыве на обед. Среди спецпереселенцев нашлось много умельцев, ранее не догадывавшихся о своих способностях. Здесь, в новых экстремальных условиях, сметливые трудолюбивые русские мужики и бабы быстро научились правильному лесоповалу и сплаву леса, строили теплое жилье, сконструировали кузницу. Двуручными пилами распиливали бревна на доски, научились из ивовых прутьев плести морды - снасти для ловли рыбы. Мастерили лодки, сани, телеги, изготавливали сбрую для лошадей... Построили магазин, фельдшерский пункт, детский сад-ясли, начальную школу с клубом. В колхоз понемногу стали направлять инструмент и сельхозинвентарь. Началось ускоренное строительство помещений скотного двора, которые почему-то называли конным двором. Этот двор представлял собой обнесенную заплотом общую территорию, на которой размещался коровник, телятник, свинарник, помещения для овец и лошадей. На этой же территории были капитальные деревянные склады и амбары для колхозных припасов, а также "конторка-конюховка", где развещивалась и ремонтировалась конская сбруя для каждой лошади, в ней бригадиры проводили утреннюю разнарядку. Во дворе хранились и ремонтировались транспортные средства - сани и телеги. была организована звероферма, где разводили черно-бурых лисиц. все семьи дождались теплого жилья - домов из бревен с русскими печами и конечно, очень тесного, но отдельного.  Как многодетная, семья Прудаевых получила жилье в середине дома, между Каргополовыми и Шамуриными. К 1934 г. у них было четверо детей: Мария, Валентина, Николай, Клавдий. Еще один ребенок - Саша - не выдержал переезда на Север, в 1930 г. им была беременна мама, а уже в 1931 г. он умер. Там же, в этом доме, родились: в 1935 г. - Борис, в 1938 г. - Лида, в 1940 г. - Владимир (автор этих строк). Построили пекарню и выпекали хлеб, черный и белый. Хлеб брали с собой на несколько дней сенозаготовители, лесозаготовители, рыбаки, школьники, когда они уходили в Сытомино на неделю учебы (в те годы в Ямской была только начальная школа). Наша мама проработала пекарем. Когда нужно было купить хлеб, то селяне спрашивали: кто пек? Если говорили - "Прудаиха", значит, в магазине хороший, пропеченный хлеб. В эти дни мама уходила в пекарню очень рано - надо было растопить печь, чтобы набрался жар, поставить тесто, когда оно "поднимется" - вымесить вручную в огромных котлах. Потом, смазав формы и раскидав по ним тесто, подождать когда тесто опять "поднимется" и на деревянной лопате "запихать" формы в горячую печь. Когда пропеченные хлебные булки доставились из печи, по пекарне разливался удивительный хлебный дух. таких закладок в печи было несколько. Мама, конечно, сильно уставала, ведь орудовать в большоу печи лопатой, размещая формы, работа тяжелая. Была в поселке своя гончарная мастерская, где на нехитрых самодельных станках - двойных, вращающихся по действием ног, закрепленных на одной вертикальной оси кругах, из подготовленной глины вылепливалась различная глиняная посуда, вполне приличная, которую научились обжигать с покрытием глазурью. В проулке, параллельно главной улице, построили пожарную каланчу со смотровой площадкой, а внизу помещение для воляной пожарной ручной помпы с телегой и средствами пожаротушения: баграми, лопатами и бочки с водой.  "Командовал" этим хозяйством наш дед - Прудаев Владимир Константинович, который простудился наверху этой самой каланчи, дежуря по ночам на ветру, умер в 1947 г., похоронен на Ямском кладбище. Одной из достопримечательностей нашего поселка была Чертова Яма. Это водоем в черте поселка, почти круглый, диаметром менее 100 метров между речкой Боровушкой и Пропащим Сором. В весенний подъем вода по ручью устремлялась в Чертову Яму, куржа в ней водоворотами. Наполнив яму, по противоположному ручью она вытекала в луга, заполняя их. С водой на Сор попадало много рыбы, которая метала икру в прогретой воде. Весной глубина Чертовой Ямы достигала 10 м., а летом подала до 3 м. Вода нагревалась, и яма становилась любимым местом купания деревенской детворы. Из Черного Яма брали воду для полива огородов, здесь же бабы стирали белье. На нижнем берегу этого водоема были построены бондарный цех с сушилкой  и складами хранения готовых бочек, кузница, свинарник и телятник, на противоположной стороне - кожевенная мастерская. Колхоз заготавливал лес в основном для нужд собственного строительства и изготовления бочек, на которые колхозу определялись большие нормы. Бочки имели большое значение в народном хозяйстве. Для лесозаготовок была организована бригада, в которую наравне с мужчинами направлялись т незамужние бездетные женщины. В такой бригаде два сезона отработала наша тетя Оня. Делянки для вырубки леса находились от Ямского в 40-50 км, поэтому заготовители жили там во временном жилье по 2-3 недели. На тех делянах заготавливалась клепка для изготовдения бочек (дощечка для боковых стенок бочки, кадки и т.п.). Выбирались ровные прямые стволы хвойных пород, без сучков и закручиваний, пилились чурки по высоте бочки, ставили "на попа", кололись на плахи, а те плахи на дощечки толщиной 2-3 см. Весной по большой воде клепка доставлялась баржами в Чертову Яму, где вручную выбрасывалась на берег. И уж тут мы, деревенские малчишки, "зарабатывали" себе конфеты - неколько дней перетаскивали эту клепку на специальную площадку и складывали в длинные клетки-поленницы для хранения и просушки. Просохшую клепку забирали бондари в цех, где на допотопных самодельных строгальных станках изготавливались дощечки и собирались бочки, которые потом вывозились из поселка. При подготовке дощечек собиралось большое количество сухих чистых стружек, которые мы, мальчишки, растаскивали по домам для растопки печей и каминов. В кожевенной мастерской обрабатывались кожи для нужд колхоза. В технологии применялись дубильные вещества - коры ивы. Кожи кисли-дубились в больших деревянных чанах несколько дней, отчего вокруг распространялся невыносимый запах. После со шкур специальными скребками счищались  мездра и шерсть, шкуры вымачивались, полоскались, просушивались, потом отбивались деревянными вальками-рубцами и мялись вручную, для чего требовалась недюжинная сила в руках. После гибели основного колхозного кожемяки Прибыткова (зимой, выполаскивая кожи, он поскользнулся в обледенелых валенках в проруби и утонул в ней.) обрабатывать шкуры и выделывать кожи поставили нашего тятю (все дети в поселке называли так своих отцов). Я часто бывал в кожевенной, наблюдая за работой отца, понял технологию и иногда помогал. Детский сад-ясли находился немного в стороне от главной поселковой улицы, примерно в 250 км от нашего дома. Я убегал из этого заведения по проулку, прячась за огородные заплоты. Родители со мной побились-побились, да и смирились, оставили дома, взяв с меня слово, что я буду себя вести хорошо. Я вываливал на пол свои игрушки - деревянные чурочкм, бабки (вымытые, высушенные суставные кости ног животных), пустые спичечные коробки, ползал по полу, а если было холодно - забирался на нашу большую печь и играл там. В те годы Ямской представлял собой одну длинную жилую улицу на 30 домов с продолжением в одну сторону со смещением (мы эти 4 дома называли "Кукуй"), а в сторону от Сытомино было продолжение поселка односторонней улицей, еще 8 домов. Каждый дом был на одну-две семьи, семьи были в основном многдетными - от 2 до 5 детей, и только наша семья была самая большая. Родители называли меня "Десятитысячником", т.к. за рождение 8 ребенка наша семья получила премию в 10 тысяч рублей. Это были большие деньги, тогда отец купил корову (привел из другой деревни), накупили мануфактуры и всем пошили новую одежду. Большую часть этих денег заставили потратить на подписание государственных облигаций.  Помню, как до поселка дошла весть о войне, о Победе, и взрослые, бросая работу, сбегались к конторе. Мы, пацаны, бегали как угорелые вдоль улицы и во все горло орали: "Ура! Победа! Мы победили!". Какая была радость, ведь у некоторых сельчан (например, у нашей тетки Вассы, маминой сестры) мужья погибли, у некоторых вернулись искалеченными (Волошин вернулся с одной рукой, его потом поставили работать продавцом в магазин). Помню, как от нас увозили эвакуированных украинцев летом 1945 г. Их было 4 или 5 семей с детьми, мужчин среди них не было. Для этих беженцев специально в спешном порядке был построен барак, и все они находились на полном колхозном обеспечении. Специально выделенный пароход плыл по Оби и собирал эти семьи до Тюмени, чтобы там посадить на поезд. Всей деревней провожали до Боровушки, где причалил пароход...   Оказывается, что все сосланные по 58 статье раскулаченные были реабилитированы еще в начале войны, но местные власти держали этот указ в секрете, боясь, что колхозники разбегутся и некому будет работать. В 1951 г. мы с тятей убежали с "липовой" колхозной справкой на пародохе до Тобольска и добрались до родственников в Ялуторовске. По дороге постоянно прятались от милиционеров, т.к. у нас практически не было никаких документов. На следующий год, бросив все свое немудрящее имущество в Ямском, мама с сестрой Лидой приехали к нам уже в пос. Северский на Урале. Тем закончилась ссыльная эпопея нашей семьи. 

Источник: Прудаев В.М. "Это было, было... Воспоминания".//Сургутский район. Уроки истории: краевед. сб./МКУК "СРЦБС", Централ. район. б-ка им. Г.А. Пирожникова, отдел краевед. лит. и библиограф.; сост.: В.А. Чирухин, Н.Р. Токмакова. - Белгород: КОНСТАНТА, 2018-С. 8-25