Бабушка по материнской линии Антонида Семеновна (1880 г. р.) в 1914 г. овдовела (муж погиб на войне), от первого брака у нее осталась приемная дочь – тетка Ульяна. Второй раз она вышла замуж за моего деда Александра Сарапульцева, который также был вдовцом. У деда Александра, от первого брака были сын Иван и дочь Анастасия. В новой семье появились и совместные дети: Елена (моя мама) и Анна. Еще до ссылки, в один из вечеров, уполномоченный ОГПУ застрелил моего деда Сарапульцева Александра. Убийце присудили в качестве наказания «кормить детей до совершеннолетия». И как раз вышел указ о раскулачивании. Он этим воспользовался – указал в справке, что Сарапульцевы имели пятистенный дом, корову, лошадь, хозяйство, однако умолчал о том, что это имущество принадлежало трем семьям (семье тетки Ульяны, большой семье дяди Ивана и семье моей бабушки, у которой уже было двое маленьких детей на руках). И вот однажды подъехали ночью, погрузили всех на телеги и повезли в ссылку. Ничего не давали брать с собой, но бабушка попросила (ведь дети малые были на руках), чтобы не забирали шаль. Все-таки разрешили увезти с собой большую шаль, икону Казанской Божьей Матери и швейную машинку «Зингер». Икона до сих пор хранится у меня, а шаль и швейная машина у сестры в Свердловске. Мама и бабушка мне говорили: «Народ-то зажил, когда Ленин издал декрет, передававший землю крестьянам. А землю, когда получили, за Лениным и пошли поэтому. Те, кто не были лодырями, – работали. И они хорошо зажили». Бабушка говорила: «Лодыри-то ничего не делали. Мы-то чуть не на заре встали, откосили – идем уже на отдых, а они только из домов выходят – потягиваются…» А потом они стали в комиссиях этих работников раскулачивать. Много лет спустя, в Свердловске, мама встретила одну женщину, из этой комиссии по раскулачиванию, она была в той же жакетке, которую у бабушки отобрали при выселении. Мама ей говорит: «Ну что, так за всю жизнь и не заработала, в маминой жакетке и ходишь!» Знаю со слов мамы, что довезли их до Тюмени, а в Тюмени собрали всех и обозом сюда – это было зимой 1930 г. Тетя Нюра (мамина сестра) говорила, что она на телеге сидела, а Елена (моя мама) была постарше, и всю дорогу до Севера бежала за телегой. Их, как только стемнеет, поселяют в какой-нибудь деревне, к кому-нибудь. Некоторые люди хорошо встречали: что-нибудь «сунут поесть», постелят, чтобы погрелись. А некоторые – говорит – смотрели как на зверей, как на врагов народа: «До утра у порога, так и просидим в холоде, а там уже кричат загружаться, ехать». Среди зимы привезли их на высокий берег у д. Тундрино и высадили прямо «в снег». Мама говорила: «Дали нам топоры, пилы, лопаты. Мужики сначала копали в снегу ямы, чтоб ночевать, а потом лес таскали и рубили бараки». Так построили спецпереселенцы поселок Высокий Мыс. И каждому уголок был в бараке. У каждого свой топчан. Отгораживались занавесками, у кого, чем было. Очень много умирало, очень много. И дорогой некоторых даже хоронить не давали. Оставляли в деревнях, в надежде, что кто-то похоронит. У тетки Ульяны тоже муж умер. Мама окончила в Тундрино 4 класса. Продолжить учебу она не смогла по двум причинам: во-первых, потому что не принимали никуда спецпереселенцев, во- вторых, работать надо было. Летом она работала на рыбалке: «Девчонок, нас, – говорит, – садили грести, а мужики сети тянули. Зимой – на лесозаготовках: мужики пилили деревья, а мы сучки рубили, да сжигали». Но отношения очень хорошие были: «Мы, молоденькие девчонки, – мужики рядом. А они нас как-то поддерживали, помогали. Взаимопомощь хорошая была». Мама с папой (Клюсов Дмитрий Тимофеевич) познакомились и поженились в 1937 г. на Черном Мысу, когда оба работали на Сургутском рыбозаводе. В самом Сургуте они не жили, так как были из спецпереселенцев. В семье родились четыре девочки: я – Тамара – в 1938 г., Галина – в 1940 г., Алефтина – в 1943 г., Лидия – в 1945 г. На Черном Мысу мы жили сначала где-то у рыбокомбината в бараке. Тетя Нюра жила тоже в бараке, потом вышла замуж за Ивана Отраднова и переехала. А дядя Иван Сарапульцев так и остался с семьей на Высоком Мысу, всю жизнь там прожил. Мама с папой построили избушку, там, где сейчас церковь, там яр огромный, на Черном Мысу. Наша избушка стояла, вдаваясь одной стеной в этот яр. Пол был земляной. «Как только объявили войну, – рассказывала мама, – все побежали в военкомат». Стремились попасть на фронт, потому что были мы так патриотически воспитаны. Собрали призывников со всех деревень, а один ведь был речной порт и пароход – ничем ведь больше не отправишь, дожидались, пока пароход придет. Погрузили всех, кто был мобилизован. И, по словам мамы, был самый трудный момент. Было мгновение, когда стал пароход отходить, заиграли «Славянку», на какой-то миг была «мертвая» тишина. Тишина была потому, что те, кто остался на берегу, смотрели на родные лица, которые были на пароходе, понимая, что они, возможно, уезжают навсегда… А с парохода тоже смотрели на эти берега в последний раз… Но когда пауза прервалась, с парохода кричали имена своих жен и главную фразу: «Береги детей!» И наши матери, как бы ни было плохо, здоровье теряли, но они нас всех кормили, воспитывали. Поэтому людьми мы вышли. И дали нам образование. Мама работала на Сургутском рыбозаводе. Она вспоминала один случай: «Мы, девчонки, молодые женщины, а рыбу привезут, летом жарко – путина – рыбы много и надо срочно ее выгружать. И вот ремни от носилок надели на плечи, ведь ручонки-то не держат. И на яр (рыбозавод был на высоком берегу) затаскиваем, в лабаз, вываливаем на лед и сами упадем на лед, на какие-то секунды, чтобы охладиться, да обратно». Поэтому здоровья-то у них не было. Потом мама всю жизнь проболела бронхиальной астмой… В 1943 г., когда отца перевели в Сытомино, там от рыбозавода нам дали квартиру в «четвертушке». Мама была «надомницей»: шила варежки, фуфайки, – она замечательной портнихой была. Фуфаек много шила, их тогда «стеганками» называли. Их потом на фронт отправляли. А потом папу и нас вместе с ним перевели в Ханты-Мансийск, тоже на рыбфлот, в 1946 г. Он там и года не прожил, умер. Я первый класс училась в Сытомино, а со второго класса – в Ханты-Мансийске (Самарово), закончила там 7 классов. В 1953 г., после смерти Сталина, началось «потепление», я окончила школу, встал вопрос, где учиться дальше. Я сразу же написала заявление на поступление в тюменское педучилище – хотела учительницей быть, а мама побоялась, что я далеко уеду, а там как узнают, что мы из спецпереселенцев, и не примут, боялась, что «школа есть школа» – работа с детьми, «докопаются»… А тогда в колхозы набирали молодежь, поэтому в тюменские сельхозучилища всех брали, и я туда подала документы, чтобы только попасть в город. Когда приехала в Тюмень, пошла в педучилище и спросила о поступлении. Нас не спросили, кто мы, и поэтому я забрала документы из сельхозшколы и подала в педучилище. Пока не поступила туда, маме не сообщала, как обстоят дела. Но как бы тяжело мы не жили, родители дали нам образование, воспитали достойных людей. Все нашли свое место в жизни: Галина окончила Тобольский рыбтехникум и всю жизнь проработала на рыбопромышленном предприятии в Свердловске. Алефтина – Омский дошкольный техникум, уехала в г. Тольятти и работала там, сначала воспитателем, а затем заведующей детским садом. Лидия – начала трудовую деятельность в Тобольске кассиром, а потом вернулась в Сургут и до выхода на пенсию работала бухгалтером на различных предприятиях города. После окончания обучения, в 1957 г., я приехала в Сургут и 50 лет (1957–2007 гг.) преподавала в школах города (первой, седьмой и десятой). Продолжаю активно заниматься общественной деятельностью: с 2007 г. являюсь председателем комиссии по работе с обучающейся молодежью при городском совете ветеранов.

Источник: Бесперстова (Клюсова) Т.Д. //Переселенцы поневоле: Сборник воспоминаний спецпереселенцев 1930-1940-х гг. Сургут и Сургутский район. - Курган: ООО «Полиграфический комбинат «Зауралье», 2014. - С. 158 - 163

Фото семьи

Сарапульцев Иван Александрович с родными, 1930-е гг.

Сарапульцева Антонида Семеновна с дочерьми Анной (слева) и Еленой. Сургутский район, пос. Высокий Мыс, 1935 г.