Замятин Роман Гаврилович (Федорович) (1895 – 1938)

"Мой дед, Роман Гаврилович Замятин, родился в 1895 г. в селе Тундрино Сургутского района. Окончил церковно-приходскую школу. Немалая была семья у деда с бабушкой моей Анной Петровной: семь детей - Петр (1918 г. р.), Иван (1921 г. р.), Василий (1924 г.р.), Степан (1931 г. р.), Мария (1917 г. р.), Фаина (1920 г. р.), Клавдия (1929 г. р.). Роман Гаврилович был рыбаком от Бога. В рыбоучастке он позже возглавлял бригаду, которая постоянно выполняла планы рыбодобычи. Ему, одному из первых рыбаков района, выделили путевку в уральский санаторий в 1937 г. Деда арестовали в 1937 г. сразу после возвращения из санатория, по обвинению в «подготовке теракта на товарища Сталина», хотя за всю свою жизнь дальше Тобольска он нигде не бывал. При аресте деда власти реквизировали лошадь, корову, ружье – все, чем кормилась большая семья. Семью объявили врагами народа.  Когда один из сыновей – Иван, подававший надежды певец, участник церковного хора, победитель окружного конкурса, заболел воспалением легких, фельдшеру запретили лечить Ивана как сына «врага народа», и он умер в 16 лет. Как выяснилось позже, Романа Гавриловича арестовали по доносу одного из рыбаков, полученному под давлением органов ОГПУ. С осени 1937 г. он находился в тюрьме Сургута, а затем был отправлен по этапу Остяко-Вогульск (Ханты-Мансийск). Все это время семья неоднократно пыталась узнать о судьбе Романа Гавриловича, в ответ получала один ответ: «Ваш муж жив, находится в режимных лагерях без права переписки». Печать с факсимиле «Верховная экспедиция СССР, К. Ворошилов». Был ответ, что он умер от инфаркта в январе 1943 г. И наконец, в последнем документе сообщили о расстреле деда  21 января 1938 г.  и реабилитации его и всех членов семьи. Тогда 21 января 1938 г., в годовщину смерти В.И. Ленина, в Остяко-Вогульске было расстреляно 142 человека. Стоял мороз, могилы из-за стужи рыть не стали, а бросили  убитых в иртышскую прорубь. Роману Гавриловичу на момент расстрела было 43 года. Вот сколько вранья было наворочено! К тому же и отчество в  свидетельстве о смерти переиначили, написано Гаврилович вместо Федоровича. Семья в те тяжелые годы, оставшись без кормильца, испытывала непомерную нужду. Главная ноша по ее спасению легла на старшего сына, моего отца Петра, и бабушку. Сестра Мария к тому времени вышла замуж за учителя Пиотровского Георгия Михайловича. Спасались всем миром. В семье умели делать все: справляться с огородными и рыболовными делами, ловить перевесами уток, косить сено, заготовлять на зиму дары леса и дрова. Младшие дети учились в школе, а мой отец, решая задачи на возу, готовился к получению профессии. В Ишиме он закончил рабочий факультет (рабфак) с математическим уклоном и вернулся учительствовать в школу. Жить стало легче. В годы войны ушли на фронт мои тетя  Фаина и дядя Василий, восемнадцатилетний парень. Фаина Романовна прошла всю войну, была несколько раз ранена, вернулась домой инвалидом, Василий Романович воевал в разведке, спасая своего командира, был тяжело ранен. Домой вернулся без ноги. Ходил в протезе. После войны закончил Академию художеств. Стал искусствоведом. Часто приезжал на родину, писал картины и портреты близких людей, помогал оформлять школы, где я работал директором. Похоронен в Тундрино. Мой отец, Петр Романович, вместе с матерью Александрой Георгиевной учительствовал в Тундринской школе, в октябре 1941 г. был назначен завучем, а в мае 1942 г. его вызвали в Сургутский райвоенкомат для призыва в РККА. Но вместо Красной Армии как сын «врага народа» он был отправлен на Урал, в аварийные Егоршинские копи добывать уголь. Лишь в конце войны отца направили в Омское пехотное училище. Выпустили из училища в октябре 1945 г. командиром стрелкового отделения в звании старшего сержанта. Война закончилась, отца мобилизовали, и он снова приступил к директорству в Тундринской школе. Много испытаний и трудностей пришлось и на послевоенное время. Люди бедствовали и с продуктами, и с одеждой. Поздней ночью занимали очереди за хлебом, кормились тем, что давали лес и река. Одевались в ватные, часто рваные, замусоленные телогрейки. Колхозники получали копейки за трудодень. Люди ворчали, но терпели. Все понимали – только что окончилась жестокая кровавая война. Слава Богу, что уцелели. Особенно тяжело было ссыльным. Одежду носили – заплатка на заплатке. Ловить рыбу умели далеко не все. За ними постоянно следила комендатура. Без разрешения коменданта  и шагу нельзя было ступить. Труднее всего жилось сосланным в войну калмыкам. Селили их в домишки, пропахшие карболкой, споли на полу, вповалку, где их заедали клопы. На столах – шаром покати. О какой-то гигиене и говорить нечего! В летнее время с подростками-калмыками и маленькими калымчатами мы уходили к Тундринской курье, где ловили окуней и щук и жарили их на костре. С какой жадностью поглощали ребятня этих рыбешек. Помню одного из мальчишек – Сережу Доржеева. В 1950-е гг. все калмыки, за редким исключением, вернулись в родные степи. Вспоминая те далекие годы, удивляюсь, почему тяготы тогдашней жизни мы, дети, переносили горазде легче взрослых. И только позднее стал понимать: это природа вложила в наше детство столько жизнерадостности и оптимизма, что помогало достойно жить и в старости.

 

Валентин Петрович Замятин

В годы тридцатые, в годы проклятые

Сколько безвинных погибло людей,

В муках застывшие, словно распятия,

Не сосчитать их до нынешних дней.

Власть их врагами клеймила народными,

Каждому свой указала придел –

Тех в лагеря, на работы тяжелые,

Этих собрать и пустить на расстрел

------------------------------------------------------------

 Сказание о Высоком Мысе

Исполнено всегда суровым смыслом

Все то, что испытать пришлось сердцам,

Венчала власть крестьян с Высоким Мысом,

Ломая жизни дедам и отцам

На яр крутой, в кольцо лесов дремучих,

В тридцатый год ссылали кулаков –

Так называли тружеников лучших,

Умелых и толковых мужиков.

Их много оставалось на погостах,

Когда везли насильно в край чужой,

Их гнали дико, буднично и просто,

Как гонят скот послушный на убой.

Дошли, добрались с муками и горем,

Тайга да комары – и впору выть,

Но человек наш русский так устроен…

Его ни с кем на свете не сравнить

Где лес шумел –  поля раскорчевали

Своим горбом, пилой и топором,

Дневали в тех полях и ночевали,

И ждали – дальше все пойдет добром

Но на Руси такого не бывало,

Чтоб вдруг зажили люди хорошо.

Опять «врагов народа» много стало,

И на распыл опять народ пошел

Потом война. Как вынесли лишенья,

Как с фронта ждали писем – не забыть.

В глухом тылу ходили, как в сраженье,

Готовить лес, пахать и неводить.

Здесь собрала тяжелая година

Калмыков, украинцев, молдаван –

Нас всех беда сплотила воедино,

И каждый все для фронта отдавал.

Но и с победой ссыльных не простили,

Их не простил великий наш кумир.

И коменданты строгие следили,

Как мужика в колхозе «Новый мир»

За трудодни копейкой награждали

И против ничего не смей сказать,

А паспорта совсем не выдавали –

Не разрешали с Мыса выезжать.

Все лечит время, и уносят годы

Сырых землянок сумерки и чад…

Дивятся иноземные народы:

«Их бьют – они по-прежнему стоят».

Другая нынче началась эпоха,

Но как бы крылья вновь не опалить!

Мы жить хотим нормально, а не плохо

И от души работать и любить!"

Источник: По воспоминаниям внука Валентина Петровича Замятина// Переселенцы поневоле: Сборник воспоминаний спецпереселенцев 1930-1940-х гг. Сургут и Сургутский район. Курган: ООО «Полиграфический комбинат «Зауралье», 2014. С. 97 - 102